30 октября. Проснулся в чудесном расположении духа! Вчерась на радостях, что по моему свершилось всё и Наполеон ныне с разорённой дороги Смоленской не сойдёт, занялся я с Маняшкою. Дотоле никак не моглось: ввечеру изматывался так, что только бы голову преклонить, а глаза уж сами закрывались. Опять же – думы всё одолевали, разум всё каверзы от Наполеона ждал. Вот и просиживал я у карты всякую свободную минуту, ища, что бы я сам сделал на его месте, предположительно зная, где у меня, как у неприятеля, силы расставлены. Как бы сам с собою в шахматы играл. Не мастер я, конечно, в забаве сей; однако ж ещё в Турции опыт некакий приобрёл; а в остальном игра сия на действия военные весьма похожа. Так же ограничено расстояние, на кое ты за один день можешь войски передвинуть, так же конница твоя может пройти и далее, и путём иным, однако же в отрыве от пехоты – от пешек, что ли, - она плохо защищена и простою пешкою убиты быть может.
Вот и мерил сидел, куда да как противник мой пройти сможет, а где ему навстречу я свои фигуры расставлю. И вот ведь что получается! Вопреки Вильсону, Беннигсену, иным прочим не стал я главные силы свои, ферзя своего под удар противных пешек ставить, ожидая, что соперник мой под рукою у меня своего ферзя в тыл мне заведёт. А предпочёл я такое поле этим ферзём занять, чтобы держать под ударом все перспективные ходы противника. Да, отступил. Как некие тут говорили: опять он от боя уклонился, струсил, старый чёрт! Просто глупцы! Я лишь так фигуры свои разместил, что в результате именно Наполеон от боя уклонился! Это ведь он ушёл, не приняв боя на избранной мною позиции! На языке досужей болтовни бабы этой поганой, Беннигсена, получается, что не я, а Бонапарт струсил! Поджал хвост и пустился наутёк по той дороге, кою я ему указал.
Но на самом деле не о трусости речь идёт. Наполеон свою отвагу не раз доказывал, один только Аркольский мост чего стоит; и я, смею надеяться, не заслужил славы сей, три раны в голову имея, и ни разу с поля боя не ушедши без приказа. Измаил, где мне, генералу, пришлось в первых рядах на вал взбираться, солдат ободряючи, поранее Аркольского моста случился…
А просто потому Наполеон боя не принял, что ему были пресечены все ходы всех фигур. На карту посмотреть ежели, то рисунок расположения войск наших воронку напоминает. Или котелок, на дне которого я с главными силами стою, а стенки его части Милорадовича, Паскевича, Платова да партизан образуют. А сверху хоть и бесхозный ныне (кстати, давеча поставил я генерал-майора Сен-Приеста, бывшего начальника штаба Багратионова командовать им вместе пленённого Винценгероде) отряд сего генерала, столь несчастливо в Москву зашедшего, - оный крышкою на котелке том ляжет. И был бы Наполеону мат, коего чтобы избегнуть, он, умный человек, и сделал тот единственный ход, который я ему оставил. Потыкался везде – везде встретил вездесущего Кутузова! А пробиваться – не решился. Не полез в воронку, но устремился из неё! И теперь вот проходит ныне на единственную оставленную ему дорогу сквозь войски мои, как сквозь строй!
Отсего и радостен я был ноне, так что Маняшка, что мне было язык показывала, поддевая меня на предмет, что не годен я уж для ея assouvissement (и откуда, чертовка, слову сему научилась!), сама взмолилась о пощаде. Помнится, ещё в юности моей слыхал я от кого-то: де, стариковский разок не боек, да долог, отчего для бабы сладок – так оно и выходит. С поправкою лишь, для меня почётной: егоза сия от меня первая изнемогла, отдышаться запросилась. А утром жаловалась, что натёр я ей всё.
Эх, сладка! И тут победил я!
Впрочем, к делу. Главная квартира к вечеру перенесена в Кременское. Авангард Милорадовича (2-й и 4-й пехотные, 2-й и 4-й кавалерийские корпуса) — уж у Егорьевского.
Отдал я распоряжения: Платову совместно с дивизией Паскевича преследовать французов с тыла; армии же главной идти к Вязьме чрез Кузово - Сулейку - Дубровну - Быково; авангарду Милорадовича двигаться в промежутке между Смоленской дорогой и главными силами на Никольское, Воронцово, Спасское, Федоровское; партизанам с флангов делать набеги в тыл противника.
Давыдов, Сеславин и Фигнер направлены действовать с юга, Ефремов — с севера; а отряд генерал-адъютанта графа Ожаровского ещё давеча был послан на Ельню, прямо к Смоленску, то есть с упреждением по отношению к неприятелю, дабы тот бежал побыстрее, опасаясь, что перехвачу его у Смоленска. Севернее Смоленской дороги, через Рузу и Сычевку, движется отряд генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова.
Так что ничего Наполеон не выиграл отступлением своим: так и оставляю я его в окружении стратегическом.
Вот и Ермолов из авангарда доносит мне:
«Его светлости имею честь всепокорнейше донести, что авангард, следуя от Егорьевского фланговым маршем, сегодня в 20-ти верстах от оного на ночлеге. Генерал Платов ночует в Ельне неподалеку от Колоцкого монастыря. Генерал-майор граф Орлов-Денисов пошел на Гжатск. Завтра авангард продолжает свое движение и, приближаясь к Гжатску, составит подкрепление генералу Платову. Неприятель по известиям сожигает свои обозы, теряет много людей отсталыми. Подкрепя войски Донские, можно ожидать, что неприятель оставит и часть артиллерии и тогда даже как авангард не будет вступать в значущие дела. Генерал-майор Иловайской с десятью полками уже находится во фланге неприятеля.
Естьли вашей светлости угодно будет предписать, чтобы часть войск Донских, упредя неприятеля, истребляла сделанные им заготовлении на пути и сожигала мосты, то нет сумнения, что отступление его будет самое бедственное. Преследование авангардом необходимо нужно по мнению моему, ибо есть единственным средством к ускорению отступления неприятеля».
Ну, далее он тоже в стратега обращается, поучать меня тщится:
«Движение же армии к Вязьме и далее не менее нужно потому, что неприятель может, сблизясь с Белоруссиею, следовательно с способами, заняв Смоленск, дать отдохнуть своим войскам, а часть отделя, усилить корпус, противу графа Витгенштейна действующий, и одержать над ним значительный успех, в чем следующая по следам его наша армия, конечно, воспрепятствует и отвлечет силы или умедлит движение их, дав время прочим нашим войскам действовать с ощутительною выгодою».
Но ведь и хорошо то! Хитёр Алексей Петрович; наружно мил со мною, но за спиною – лиса; однако ж не без разума, и тому уже рад я, что уроки невольно мои впитывает. Пусть нескромно сие, но весьма и весьма хочется, чтобы плеяда имён полководческих в России на мне не кончилась; ибо что говорить: начиная с Петра Великого, каждая, почитай, война имя великое выдвигала: Румянцов, Репнин, Суворов, аз многогрешный. Но даже и Суворов великий – всё же изрядный, но тактик, а нынешний век новый вид войны выдвинул, войны стратегической, когда уж не в столкновениях войск победа решается, не в сражении одном, а в таком манёвре, когда неприятель к поражению и без сражения понуждаем оказывается. Родятся ли в армии нашей нынешней таковые генералы? Вот Ермолов, пожалуй. Барклай – пожалуй, но он педант и прямолинеен; он был бы штабистом хорошим при главнокомандующем, стратегически мыслящем. Перспективен Паскевич, недаром я ему в сложной каше сей возле Малоярославца отдельный отряд вручил. Но чином мал ещё, глядеть надобно. Милорадович… да, пожалуй. Но как-то… сомнительно. Всем хорош, вроде бы, но… Но вот так оглянуться ежели назад, то и не вспомнишь ни одного дела, где он чем-нибудь кроме храбрости знатной отличился… Раевский, Дохтуров – нет. Дорохов – да, пожалуй; но тоже время потребно, дабы из чина своего возрос он мышлением своим. Платов? Способен на манёвры быстрые, и чувство к окружению неприятеля заложено в нём ещё первобытностью степною, но… конник. Армиею командовать неспособен. Остальных и не рассматриваю. Корпус – их потолок, даже и Витгенштейна, столь превозносимого ныне.
Завтра выдвигается главная квартира на Спас в общем направлении на Вязьму. Ах, как радует сие! Как же черно было после оставления Москвы! Хотя и знал я, что на пользу нам сие, что теперь уже точно одолею я Бонапарта – но то были помыслы разума чистого, а душа скорбела. Теперь же светло на душе!
Вот и мерил сидел, куда да как противник мой пройти сможет, а где ему навстречу я свои фигуры расставлю. И вот ведь что получается! Вопреки Вильсону, Беннигсену, иным прочим не стал я главные силы свои, ферзя своего под удар противных пешек ставить, ожидая, что соперник мой под рукою у меня своего ферзя в тыл мне заведёт. А предпочёл я такое поле этим ферзём занять, чтобы держать под ударом все перспективные ходы противника. Да, отступил. Как некие тут говорили: опять он от боя уклонился, струсил, старый чёрт! Просто глупцы! Я лишь так фигуры свои разместил, что в результате именно Наполеон от боя уклонился! Это ведь он ушёл, не приняв боя на избранной мною позиции! На языке досужей болтовни бабы этой поганой, Беннигсена, получается, что не я, а Бонапарт струсил! Поджал хвост и пустился наутёк по той дороге, кою я ему указал.
Но на самом деле не о трусости речь идёт. Наполеон свою отвагу не раз доказывал, один только Аркольский мост чего стоит; и я, смею надеяться, не заслужил славы сей, три раны в голову имея, и ни разу с поля боя не ушедши без приказа. Измаил, где мне, генералу, пришлось в первых рядах на вал взбираться, солдат ободряючи, поранее Аркольского моста случился…
А просто потому Наполеон боя не принял, что ему были пресечены все ходы всех фигур. На карту посмотреть ежели, то рисунок расположения войск наших воронку напоминает. Или котелок, на дне которого я с главными силами стою, а стенки его части Милорадовича, Паскевича, Платова да партизан образуют. А сверху хоть и бесхозный ныне (кстати, давеча поставил я генерал-майора Сен-Приеста, бывшего начальника штаба Багратионова командовать им вместе пленённого Винценгероде) отряд сего генерала, столь несчастливо в Москву зашедшего, - оный крышкою на котелке том ляжет. И был бы Наполеону мат, коего чтобы избегнуть, он, умный человек, и сделал тот единственный ход, который я ему оставил. Потыкался везде – везде встретил вездесущего Кутузова! А пробиваться – не решился. Не полез в воронку, но устремился из неё! И теперь вот проходит ныне на единственную оставленную ему дорогу сквозь войски мои, как сквозь строй!
Отсего и радостен я был ноне, так что Маняшка, что мне было язык показывала, поддевая меня на предмет, что не годен я уж для ея assouvissement (и откуда, чертовка, слову сему научилась!), сама взмолилась о пощаде. Помнится, ещё в юности моей слыхал я от кого-то: де, стариковский разок не боек, да долог, отчего для бабы сладок – так оно и выходит. С поправкою лишь, для меня почётной: егоза сия от меня первая изнемогла, отдышаться запросилась. А утром жаловалась, что натёр я ей всё.
Эх, сладка! И тут победил я!
Впрочем, к делу. Главная квартира к вечеру перенесена в Кременское. Авангард Милорадовича (2-й и 4-й пехотные, 2-й и 4-й кавалерийские корпуса) — уж у Егорьевского.
Отдал я распоряжения: Платову совместно с дивизией Паскевича преследовать французов с тыла; армии же главной идти к Вязьме чрез Кузово - Сулейку - Дубровну - Быково; авангарду Милорадовича двигаться в промежутке между Смоленской дорогой и главными силами на Никольское, Воронцово, Спасское, Федоровское; партизанам с флангов делать набеги в тыл противника.
Давыдов, Сеславин и Фигнер направлены действовать с юга, Ефремов — с севера; а отряд генерал-адъютанта графа Ожаровского ещё давеча был послан на Ельню, прямо к Смоленску, то есть с упреждением по отношению к неприятелю, дабы тот бежал побыстрее, опасаясь, что перехвачу его у Смоленска. Севернее Смоленской дороги, через Рузу и Сычевку, движется отряд генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова.
Так что ничего Наполеон не выиграл отступлением своим: так и оставляю я его в окружении стратегическом.
Вот и Ермолов из авангарда доносит мне:
«Его светлости имею честь всепокорнейше донести, что авангард, следуя от Егорьевского фланговым маршем, сегодня в 20-ти верстах от оного на ночлеге. Генерал Платов ночует в Ельне неподалеку от Колоцкого монастыря. Генерал-майор граф Орлов-Денисов пошел на Гжатск. Завтра авангард продолжает свое движение и, приближаясь к Гжатску, составит подкрепление генералу Платову. Неприятель по известиям сожигает свои обозы, теряет много людей отсталыми. Подкрепя войски Донские, можно ожидать, что неприятель оставит и часть артиллерии и тогда даже как авангард не будет вступать в значущие дела. Генерал-майор Иловайской с десятью полками уже находится во фланге неприятеля.
Естьли вашей светлости угодно будет предписать, чтобы часть войск Донских, упредя неприятеля, истребляла сделанные им заготовлении на пути и сожигала мосты, то нет сумнения, что отступление его будет самое бедственное. Преследование авангардом необходимо нужно по мнению моему, ибо есть единственным средством к ускорению отступления неприятеля».
Ну, далее он тоже в стратега обращается, поучать меня тщится:
«Движение же армии к Вязьме и далее не менее нужно потому, что неприятель может, сблизясь с Белоруссиею, следовательно с способами, заняв Смоленск, дать отдохнуть своим войскам, а часть отделя, усилить корпус, противу графа Витгенштейна действующий, и одержать над ним значительный успех, в чем следующая по следам его наша армия, конечно, воспрепятствует и отвлечет силы или умедлит движение их, дав время прочим нашим войскам действовать с ощутительною выгодою».
Но ведь и хорошо то! Хитёр Алексей Петрович; наружно мил со мною, но за спиною – лиса; однако ж не без разума, и тому уже рад я, что уроки невольно мои впитывает. Пусть нескромно сие, но весьма и весьма хочется, чтобы плеяда имён полководческих в России на мне не кончилась; ибо что говорить: начиная с Петра Великого, каждая, почитай, война имя великое выдвигала: Румянцов, Репнин, Суворов, аз многогрешный. Но даже и Суворов великий – всё же изрядный, но тактик, а нынешний век новый вид войны выдвинул, войны стратегической, когда уж не в столкновениях войск победа решается, не в сражении одном, а в таком манёвре, когда неприятель к поражению и без сражения понуждаем оказывается. Родятся ли в армии нашей нынешней таковые генералы? Вот Ермолов, пожалуй. Барклай – пожалуй, но он педант и прямолинеен; он был бы штабистом хорошим при главнокомандующем, стратегически мыслящем. Перспективен Паскевич, недаром я ему в сложной каше сей возле Малоярославца отдельный отряд вручил. Но чином мал ещё, глядеть надобно. Милорадович… да, пожалуй. Но как-то… сомнительно. Всем хорош, вроде бы, но… Но вот так оглянуться ежели назад, то и не вспомнишь ни одного дела, где он чем-нибудь кроме храбрости знатной отличился… Раевский, Дохтуров – нет. Дорохов – да, пожалуй; но тоже время потребно, дабы из чина своего возрос он мышлением своим. Платов? Способен на манёвры быстрые, и чувство к окружению неприятеля заложено в нём ещё первобытностью степною, но… конник. Армиею командовать неспособен. Остальных и не рассматриваю. Корпус – их потолок, даже и Витгенштейна, столь превозносимого ныне.
Завтра выдвигается главная квартира на Спас в общем направлении на Вязьму. Ах, как радует сие! Как же черно было после оставления Москвы! Хотя и знал я, что на пользу нам сие, что теперь уже точно одолею я Бонапарта – но то были помыслы разума чистого, а душа скорбела. Теперь же светло на душе!
