С аннексией Крыма и обширной военной поддержкой сепаратистов на Донбассе российский президент Владимир Путин вырвал европейцев из их политических мечтаний. В целом, конец мечтаний наступил уже с началом гражданской войны в Сирии и драматическим исходом арабской весны. Уже само определение политических восстаний между Левантом и Магрибом как «весна» было понятием из области мечтаний, которое могли использовать только те, кто забыл европейскую историю революционных переворотов. За исключением краха восточного блока в 1989-1990 годах все революции сопровождались войнами, в том числе, гражданскими, и насилие внутри общества было тем сильнее, чем сильнее революции изменяли не только политическое устройство, но и общественный строй. В то, что в арабском мире возможно разграничение этих аспектов, может поверить только наивный человек.
Луук ван Мидделаар (Luuk van Middelaar) в своем эссе «Мир. Власть. Европа» отсылает к тезису Фрэнсиса Фукуямы (Francis Fukuyama) о «конце истории», который сейчас активно обсуждается именно в Европе. Особым публицистическим успехом Фукуяма на европейских книжных рынках хотя и не отличился, но те, кто обращался к формуле о «конце истории», должны были понять, что же Фукуяма имел в виду, а именно конец крупных политических альтернатив западной модели рыночной экономики и демократии. С падением коммунистического режима исчезла последняя принципиальная альтернатива, и непонятно, что появится на ее месте. Фукуяма не считал, что в прошлом остались насилие, война и гражданская война. Таким образом, формула конца истории была дважды воспринята неверно — как начало века безальтернативности и как начало эры мира.
Европа должна стать не мировой, а региональной державой, поддерживающей порядок
Европейцы, в особенности, немцы, были истощены от того, что сами же сотворили с историей в первой половине XX века и только хотели насладиться миром и благосостоянием. Все было слишком понятно. В конце концов, война в Югославии в 90-х годах должна была научить тому, что потребление дивидендов от мира зависело от предпосылок, которые не были чем-то самим собой разумеющимся, и в которые нужно было инвестировать. Но поскольку США завершили эти войны, Югославия была вычеркнута из повестки дня, больше не говорили о постыдных ошибках собственных войск в Сребренице, а изучали вопрос, оправданы ли с точки зрения международного права операции в Боснии и Косово. Собственное моральное благополучие было важнее жизней людей.
В забытьи оказалась не только история, но и пространство. То, что от западных Балкан до Кавказа простиралось постимпериальное пространство, в котором после заката многонациональных и многорелигиозных империй, Австро-Венгрии и российской царской империи, не получили развития стабильные социально-политические отношения — это должно было стать ясно после распада Югославии и Советского Союза. Разбирающиеся в геополитике должны были обратить внимание на взаимосвязь между войной в Югославии и войнами в Чечне, Армении и Азербайджане, а также на границе Грузии, и они должны были понять, какой конфликтный потенциал заложен из-за географического положения Украины. Но не все это знали. То, как Европейский Союз проводил переговоры об ассоциации с Украиной, было выражением этой наивности.
Существует еще и второе постимпериальное пространство на периферии Европы, и оно, по сравнению с аннексией Крыма и тянущейся войной на Донбассе, с точки зрения долгосрочной перспективы еще более опасно для Европы. Это пространство между Месопотамией и ливийской пустыней, Левантом и Йеменом, вышедшее из коллапса другой многонациональной и многорелигиозной империи — Османской империи. И без того шаткий порядок в результате успехов ИГ превращается в прогрессирующий хаос, существует опасность, что потенциальные державы с гегемониальными устремлениями — Иран, Саудовская Аравия и Египет — начнут войну друг против друга. Что тогда для Европы будет еще большей проблемой, неизвестно — распад мирового сообщества или поток беженцев, которых будет уже составлять не сотни тысяч, а миллионы человек. Речь идет уже не о мировой державе Европе, а о способности ЕС стабилизировать периферию.
Старое представление об атлантическом Западе теряет значение
Вызов для европейцев заключается в том, что, в соответствии с доктриной Обамы, согласно которой центр американских интересов XXI века находится в тихоокеанском регионе, США сократили участие в политике безопасности на европейской периферии. Европейцы будут предоставлены сами себе. В отношении конфликта на Украине это уже было показано. То, что военные возможности Европы ограничены, в этом случае роли не играет, поскольку Россию в любом случае не запугать военными угрозами. Задействование экономической силы не так зрелищно, но показывает свое действие.
Европа собирается лучше осмыслить свои интересы, и при этом старое представление о Западе, географический центр которого находится в Атлантическом океане, теряет свое значение. При этом смещаются и политические центры в ЕС, и именно украинский кризис показал, что правительства стран-участниц, если дело дойдет до серьезной ситуации, дадут импульс, оставив в стороне брюссельские институты. В контексте политического реализма, к которому призывает ван Мидделаар, необходимо вначале понять такое развитие — Германия вопреки своей политической воли стала «державой в центре», и от ее политики будет сейчас зависеть, получит ли европейский проект продолжение или ЕС распадется. Брюссельские институты в этом случае будут играть только второстепенную роль.
Быстрый процесс расширения ЕС с одновременным укреплением экономической и политической интеграции сильнее запустили центробежные силы в Европе. К их числу относится не только грозящий выход Греции из зоны евро и возможный выход Великобритании из ЕС, но и укрепление позиций партий в странах-членах ЕС, которые скептически относятся к европейскому проекту. И эти внутренние силы становятся сильнее за счет различных вызовов, приходящих извне. Для португальцев и итальянцев российские действия в Луганске и Донецке слишком далеки, в то время как поляки и жители прибалтийских стран воспринимают их как непосредственную угрозу. В то время как Италия и другие средиземноморские страны сталкиваются с потоком беженцев, Великобритания и некоторые восточно-европейские страны противятся европейской солидарности при распределении мигрантов. Популистская вражда поднялась и на правительственный уровень. Но если отягощение в долгосрочном плане будет распределяться неравномерно, многие отвернутся от Европы и в тех сферах, где раньше выигрывали от сотрудничества.
Если возникнет ситуация, когда больше всего будут необходимы сплоченные действия ЕС, он будет в состоянии сделать, по крайней мере, это. Последствие — невероятный рост «державы в центре», чья задача заключается в первую очередь в том, чтобы противодействовать центробежным силам. Что раньше было скорее невидимой ролью ФРГ как финансиста политических компромиссов, теперь стало важнейшей ролью гаранта добросовестного выполнения договорных обязательств и солидарности. Вместе с тем, «держава в центре» должна позаботиться о том, чтобы различные вызовы на периферии Европы воспринималась как общая задача. При таких обстоятельствах не может идти речь о мировой роли Европы. Но как региональная держава ЕС должен себя утвердить — или он распадется. Такими взглядами начинается политический реализм.
Герфрид Мюнклер преподает политологию в Берлинском университете имени Гумбольдта. Недавно вышла в свет его книга «Держава в центре».