Рецензия на Zimmerman J. Too Hot to Handle: A Global History of Sex Education, Princeton University Press, 2015.
«Откуда берутся дети? Это неудобный вопрос», — писал Жан-Жак Руссо в 1762 году. По его мнению, лучше всего было бы надеяться, что ребенок его не задаст. Однако если эта тема все же возникает, отвечать следует «как можно проще, без таинственности и смущения». Также важно избегать этого разговора в неподходящие годы. Руссо писал: «Если вы не уверены, что сможете до 16 лет оставить его в неведении о различии между полами, озаботьтесь рассказать ему об этом до десяти лет».
Это, конечно, не худший совет в истории — но, положа руку на сердце, что мог Руссо знать о воспитании? У него было пять незаконных детей, которых он сразу после рождения отдал в парижский Воспитательный дом. Его любовница беременела едва ли не каждый год. «Снова возникло то же затруднение — с тем же итогом», — писал он в своей покаянной «Исповеди». Почти наверняка дети Руссо умерли в младенчестве—в то время семь из десяти новорожденных, оставленных в Воспитательном доме, умирали в первый же год, — и в любом случае никого из них он никогда больше не видел.
Руссо — это, разумеется, крайний случай, однако люди, которые поучают других людей, как и когда те должны рассказывать собственным детям о сексе, всегда были и всегда будут лицемерами. То же самое, в сущности, относится и к людям, которые поучают других людей, как тем жить в их собственных странах. Дело в том, что у школьного полового просвещения — как у одного из направлений образовательной политики — немало общего с внешней политикой. В частности, в обоих случаях высокомерие, подозрительность и эгоизм преобладают над щедростью, готовностью сотрудничать и дружелюбием. В XVIII веке Руссо учил родителей, как им говорить с детьми о сексе. В начале XX века в некоторых странах начали считать, что объяснять вещи, связанные с сексом, должна школа, а не семья. К середине того же века эти страны начали учить остальной мир, как рассказывать о сексе в школах. В Европе и в Соединенных Штатах сексуальное просвещение появилось около 1913 года, в разгар эры прогрессивизма. Как выразился один автор, в Америке тогда пробил «час секса». Веком позже этот час наступил по всему миру.
Неудивительно, что это вызвало множество сложностей. Человеческая сексуальность и репродукция не ограничиваются чистой биологией. Секс затрагивает сферу духовного — а для многих даже священного. У него есть медицинские и экономические последствия. Формы, которые принимает сексуальность, регулируются как законами, так и религиозными догмами. Короче говоря, секс — сложная тема. И, безусловно, о нем трудно говорить с детьми, не вынося суждений и не устанавливая правил — тем более, что именно в суждениях и правилах обычно и заключается главный смысл разговора.
Где, что и когда дети должны узнавать о сексе? Мнения об этом разнятся от дома к дому, от страны к стране и от эпохи к эпохи. Споры о половом просвещении в школе долгое время воспринимались как конфликт между традиционалистами и модернистами — подобно дискуссиям о преподавании теории эволюции или борьбе за влияние между семьей и государство или религией и наукой. Когда-то такая интерпретация выглядела достоверно, однако сейчас она утратила убедительность. Чтобы понять, почему это произошло, необходим исторический экскурс.
Птички, пчелки и азбуки
Бум полового просвещения, наступивший век назад, был связан с двумя вещами — с прогрессом биологии и с распространением государственных школ. Яйцеклетки у млекопитающих впервые обнаружили только в 1827 году, а о том, что овуляция у женщин происходит ежемесячно, никто не знал до 1840-х годов. Менструальный цикл оставался загадкой, что определяет пол эмбриона, также было неизвестно. Во второй половине XIX века дарвиновское «Происхождение видов» полностью изменило представления об эволюции и законах наследования. Развитие микробной теории инфекции и открытие антибиотиков привели к ряду кампаний по борьбе с инфекционными заболеваниями.
Эти революции в биологических науках совпали по времени с возникновением в США и в большей части европейских стран современной системы государственных школ. Как пишет Джонатан Циммерман (Jonathan Zimmerman) в своей замечательной новой работе «Слишком острый вопрос» («Too Hot to Handle»), появление в программе этих школ тем, связанных с сексуальностью и репродукцией, казалось реформаторам не только логичным, но и естественным. С образовательной точки зрения было очевидно, что биологию не изучать нельзя. С точки зрения здравоохранения ситуация также выглядела ясной — изучение репродукции человека в школах должно было остановить волну заболеваний, передающихся половым путем.
Между тем, за Первую мировую войну венерическими болезнями заразилось огромное количество солдат. В Британии реформаторы основали Национальный совет по борьбе с венерическими болезнями, позднее переименованный в Британский совет по социальной гигиене. В Соединенных Штатах у этой организации был свой аналог — Американская федерация сексуальной гигиены, которая в дальнейшем объединилась с другой структурой в Американскую ассоциацию социальной гигиены, сейчас называющуюся Американской ассоциацией сексуального здоровья (ААСЗ). К 1920 годам в 40% американских школ в той или иной форме проходили репродукцию человека.
Аналогичные предметы изучались и в большинстве европейских стран. Назывались они по-разному — от «Искусства материнства» (в Дании) до «Брака и материнства» (в Германии). Дальше прочих в этой области продвинулась Швеция, чему в большой степени способствовала общественная деятельность Элизы Оттесен- Енсен (Elise Ottesen-Jensen), основавшей в 1933 году Шведскую ассоциацию полового просвещения. В 1956 году Швеция стала первой страной в мире, которая ввела обязательные уроки полового просвещения в школах.
Разумеется, в каждой стране эти предметы (как и большинство школьных предметов вообще) имели свои особенности — в соответствии с национальным характером и политическим уклоном. В России в 1925 году вышла статья «Половое воспитание детей в плане марксистской педагогики», осуждавшая мастурбацию как контрреволюционное явление. В Мексике социалистическое правительство выступало за половое просвещение в школах, а противостояла ему католическая церковь.
Как и многие другие нововведения эпохи прогрессивизма — включая тестирование интеллекта, ограничение иммиграции и движение за контроль над рождаемостью — половое просвещение было тесно связано с евгеникой. По мнению общественных реформаторов, оно должно было не только обуздать венерические заболевания и преодолеть невежество, но и «улучшить расу». В Мексике программа по половому просвещению была плодом сотрудничества между Национальным блоком женщин-революционерок и Мексиканским евгеническим обществом. «Правильно разработанный план обучения биологии не может не стимулировать чувство личной ответственности за состояние расы», — говорилось в резолюции, внесенной в Лигу наций в 1928 году британской делегацией. Поддержав резолюцию, ААСЗ пообещала выделить 5 тысяч долларов на изучение «методов, с помощью которых в разных странах осуществляется половое просвещение молодежи». Лигу наций, впрочем, это не убедило, а один из бельгийских делегатов отметил, что он не считает этот вопрос относящимся к сфере международного сотрудничества. Возможно, он был прав.
Как бы то ни было, как демонстрирует Циммерман, западные страны «активно распространяли половое просвещение в своих колониях и заморских территориях» — сталкиваясь с серьезным сопротивлением. В Индии Махатма Ганди заявил, что секс — «слишком деликатная и священная тема» для школьного класса.
Роль феминисток
Некоторые темы Циммерман просто игнорирует. Например, он не пишет ни о призывах феминисток к половому просвещению, ни о роли феминисток в самом движении. Хотя он затрагивает вопрос о венерических болезнях (и, соответственно, о презервативах), вопрос о связи между другими формами контрацепции и половым просвещением он не поднимает. Начиная с 1910-х годов, феминистки, откровенно увязывавшие половое просвещение с проблемами контроля над рождаемостью и государственного образования для женщин, упорно и весьма убедительно доказывали, что в школах необходимо изучать человеческую сексуальность. Тем не менее, их аргументацию Циммерман практически не рассматривает. Не интересует его и то обстоятельство, что противники сексуального просвещения — как в США, так и в других странах, — часто выступали против политического и экономического равенства для женщин.
Столь же однобоко и освещение Циммерманом второй половины XX века. Вторая мировая породила новую волну венерических болезней. Соответственно, расширилась общественная поддержка образовательных мер, направленных на борьбу с ними. После войны американские общественные организации принялись внедрять половое просвещение в оккупированных Соединенными Штатами странах. В 1947 годах Международный союз по борьбе с венерическими заболеваниями, тесно связанный с ААСЗ, разработал школьную программу, которая позднее была принята целым рядом государств, включая Финляндию, Францию и Румынию. Представители ААСЗ посетили десятки стран и распространили десятки тысяч книг. В 1954 году руководство ассоциации нанесло визиты в 21 африканскую и азиатскую страну. «Лозунг ААСЗ „Американский дом, надежда для Америки“, — писал в 1959 году один из сотрудников организации, — может скоро превратиться в „Мировой дом, надежда для мира“». При этом Циммерман не уточняет, в какой степени эти усилия—и противодействие им—были направлены на распространение не американских взглядов на половой вопрос, а американских взглядов на гендер.
Во времена холодной войны вопрос о преподавании «семейной жизни», как это было принято называть, был сильно политизирован. По словам Циммермана, за интернационалистической риторикой сторонников полового просвещения многие видели всего лишь американизм. «Образовательные материалы про секс в Советском Союзе найти не проще, чем увидеть в Кремле значок в поддержку Барри Голдуотера», — писал журналист в 1964 году. Особенно подозрительно относились к сексуальному просвещению в бывших колониях и в коммунистических странах. В нем видели опасную американскую уловку.
Многие отмечали, что те отрицательные тенденции, которым оно должно было противостоять—промискуитет, сексуальная неудовлетворенность и внебрачные беременности,— сами порождались такими продуктами американской культуры, как рок-н-ролл и голливудский кинематограф. Женская эмансипация, разумеется, представляла собой отдельную проблему.
В 1960-х годах половое воспитание часто называли «демографической грамотностью», что было связано со страхом перед так называемой демографической бомбой. Как отмечает Циммерман, «к 1970-м годам в школах почти каждой из стран западного мира существовали те или иные формы сексуального просвещения». Впрочем, чему конкретно учили на этих уроках, сказать трудно. Циммерман пишет: «Почти во всех странах по-прежнему не обсуждалась „большая четверка табу“ (как это называли специалисты по половому воспитанию): аборты, контрацепция, гомосексуальность и мастурбация». Все изменил глобальный кризис здравоохранения, вызванный распространением ВИЧ. Эпидемия СПИДа, возникшая в 1980-х годах и продолжавшаяся в 1990-х, заставила школы, как развивающегося мира, так и развитого, «перестать игнорировать секс». Впрочем, споры на этом не прекратились.
Все, что вы хотели знать о...
Насколько успешно сексуальное просвещение? Сейчас «секс для начинающих» в той или иной форме преподают почти во всем мире. В последнее время в европейских странах в связи со старением населения и низкой рождаемостью в этой области наметилась новая тенденция. «Много лет мы рассказывали о безопасном сексе и учили, как предотвратить беременность, — заявила в этом году New York Times Марианне Ломхольт (Marianne Lomholt), национальный директор общественной организации Sex and Society, занимающейся половым просвещением в Дании. — Сейчас мы внезапно задумались, а не начать ли нам учить, как забеременеть».
Циммерман считает, что половое просвещение в целом потерпело крах. Это проще сказать, чем доказать — и авторская позиция, действительно, выглядит неубедительно, так как Циммерман ориентируется в данном вопросе не на конкретные достижения. Например, многие социологи возразили бы ему, что половое просвещение вкупе с доступностью контрацепции помогает девушкам заканчивать образование — а значит, способствует обеспечению женского равноправия. В данном случае успешность проекта зависит от того, что считать успехом — а никакого консенсуса на эту тему до сих пор нет. Входит ли в задачи полового просвещения уменьшить количество подростковых беременностей, или заболеваемость, или размер семей, или процент разводов, или число случаев насилия в отношении гомосексуалистов? Или оно должно помочь девушкам чаще оканчивать школы? Или повысить возраст первого вступления в брак, или частоту женских оргазмов, или рождаемость? Циммерман как специалист по образованию не отвечает на эти вопросы и даже ими не задается. Его интересует не общественное здоровье, а история образования. Для него мерило успеха одно — бесспорность. Перестало ли за сотню лет половое просвещение вызывать вопросы? Не перестало.
Тем не менее, обзорная книга Циммермана охватывающая сто лет и множество стран полезна, так как она помогает лучше понять некоторые старые конфликты. В Соединенных Штатах споры вокруг сексуального просвещения проистекают из политических противоречий 1960-х годов. В 1964 году директор Федерации планирования семьи Мэри Кэлдерон (Mary Calderone) основала Американский совет по информации о сексуальности и образованию, который стремится к откровенному и грамотному обсуждению связанных с сексом тем в государственных школах. В 1968 году директор организации «Христианский крестовый поход» по образовательным вопросам Гордон Дрейк (Gordon Drake) опубликовал брошюру под названием «Стоит ли учить школьников сексуальной разнузданности?» («Is the School House the Proper Place to Teach Raw Sex?»). Сейчас, спустя почти 50 лет, в Америке эта дискуссия продолжает топтаться на том же месте.
Циммерман помещает этот хорошо знакомый нам конфликт в контекст споров, шедших в разное время в других странах, и делает из этого вывод об истоках мирового консервативного движения. Он предполагает, что идеологическая борьба между американскими прогрессистами и традиционалистами была перенесена и в другие части мира. Теперь на мировой арене настроенные космополитически и интернационалистически организации клянутся, говоря словами ЮНЕСКО, не вынуждать детей самостоятельно «искать выходы из крайне неопределенной ситуации, характеризующейся наличием неполной или ложной информации и откровенной эксплуатацией со стороны средств информации, Интернета, сверстников и не разборчивых в средствах людей». Вместо этого они обещают детям «научно обоснованное половое просвещение, основанное на универсальных ценностях и уважении прав человека». Тем временем такие структуры, как Всемирный конгресс семей — консервативная христианская организация, основанная в 1997 году, — выступают против секуляризма и роста административной государственной власти. «Идеологии всеобъемлющего государственного контроля, атомистического индивидуализма, сексуальной революции бросают вызов самой сущности брака и семьи, — объявляет ВКС на своем сайте. — Школьные программы не должны оспаривать право родителей учить своих детей моральным и духовным ценностям».
Попытки Циммермана проследить истоки этих споров вполне продуктивны. Однако у его подхода есть и серьезные недостатки. Во-первых, глобальный взгляд Циммермана заставляет его сильно недооценивать значение локальных тенденций. Для глобальной истории в принципе характерен провинциализм, и Циммерман в своей работе тоже в основном ограничивается англоязычными источниками. «Слишком острый вопрос» создает ложное впечатление того, что во всем мире и поддержкой полового просвещения, и борьбой с ним занимаются преимущественно организации, возглавляемые, основанные или финансируемые американцами. Во-вторых, Циммермана мало интересует то, как история полового просвещения пересекается с борьбой за политическое равенство женщин, за репродуктивные права и за права геев. Между тем эта борьба идет не только на улицах и в судах, но и в школьных классах.
Кроме того, существует и более глубокая проблема. Разумеется, существует сильное искушение воспринимать спор о сексуальном просвещении, как часть войны между государством и семьей или между наукой и религией. Однако при подобном подходе легко не заметить, что конфликт, который был борьбой между традиционалистами и модернистами, давно превратился в борьбу за права. Левые говорят о правах женщин и детей, правые — о правах родителей и семей. Тем временем по всему миру девушек продолжают принуждать к сексу и силой заставлять вступать в брак, с контрацепцией по-прежнему существуют проблемы, гомосексуалистов все так же избивают и убивают и заболевания, передающиеся половым путем, все еще широко распространены. Происходит ли это из-за того, что половое просвещение потерпело неудачу? Нет. Это происходит из-за того, что революция прав превратилась в контрреволюцию.