У мамы были загоны по поводу моего зрения. Где-то в клинике ей надавали таблиц для гимнастики зрительного нерва, и она сумела договориться с учительницей, чтобы весь класс моргал и зажмуривался по указке в конце каждого урока. Мама цвела от благодарности, а у меня в классе была репутация слепой. Почти инвалида, который закончит свои дни в темноте. Я сидела на первой парте, и мне было позволено делать половину домашних заданий на слух. Рост у меня не был мелким, и приходилось горбить спину, чтобы детям за мной было видно доску. Я так дергалась из-за своей мифической рослости, что до сих пор удивляюсь, как это мне удалось стать такой довольно компактной женщиной.
На переменах Елена Андреевна тусовалась с Эммой Кирилловной, учительницей из параллельного класса, та собирала волосы в старческий пучок на затылке и ассоциировалась с бабой Ягой. Эмма Кирилловна люто ненавидела непослушание. Во втором классе они с Еленой Андреевной на пару приволокли к нам на урок под руки мальчика из параллельного класса, его звали Фролов. Они связали Фролову ноги. За то, что бегал по коридору на перемене. Его таскали по младшим классам силком, а он прыгал как воробей. Слез на щеках Фролова не было. Что-то мучительно притягательное и светилось в его позорном образе, когда его две классные дамы тянули его в путах как теленка на заклание. Ночью мне приснилось, что Фролов меня целует. Наутро я его возненавидела. Фролов, конечно, не мог помнить эротического сновидения, но все равно было противно.
Мы оправдывали Елену Андреевну. И заходились от средневекового ужаса при виде ее подруги Эммы Кирилловны. Больше всего Елену Андреевну любила моя соседка одноклассница Таня. Мне мама потом рассказывала, как обижалась Танина мать за то, что Елена Андреевна советовала ей отдать Таню в школу для умственно отсталых детей. Однажды на уроке Таня отправила мне записку скабрезного содержания. Она состояла из трех слов: "секс для нищих" и должна была рассмешить меня до хрюканья на первой парте. Телеграмму перехватила Елена Андреевна. Развернула и поправила на носу очки. Она прочла наш анекдот и со скорбным лицом резюмировала: "Действительно: этим могут заниматься только нищие".
У Елены Адреевны и Эммы Кирилловны было любимое развлечение. Оно называлось: "Поднимите руку и встаньте те дети, у которых нет папы". Это был пиздец, потому что несчастные дети, включая меня, послушно вставали, и ученые подруги начинали дискуссию о нравах семьи. У меня папа, конечно, был. Просто они развелись с мамой, и я поэтому тоже вставала. Я была слепая некрасивая девочка в огромных розовых очках на первой парте без папы. Но все это еще можно было терпеть. Самым невыносимым было то, что Елена Андреевна упорно звала меня Шурой. Ее организм не понимал унисекс имен, Сашей у нас в классе мог быть только мальчик. Он сидел на последней парте справа, и десять лет спустя загремел в тюрьму за изнасилование.
После четвертого класса у моей мамы начался другой загон. Она задалась целью устроить меня в английскую гимназию. У нее получилось. К тому моменту, как у меня выросли сиськи, я уже ездила в школу на троллейбусе. Мама считает, что она мне "спасла зрение", потому что я никогда-никогда больше не носила очков. Первую учительницу Елену Андреевну я тоже больше не видела. Но вот уже третий раз, когда у Катерины начинается новый учебный год, меня расплющивает до зубного скрежета на родительских собраниях, как будто это мне надо переживать ад младших классов снова.
